Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью
Моя мама, Надежда Васильевна Текучева, рассказала, как экзаменатор задал ей вопрос: будет ли при коммунизме несчастная любовь? Мама ответила: нет! И доказала, успешно соединив обрывки Маркса с обрывками агитпропа. Коммунизм начинает подлинную историю человечества, а все прежнее было лишь предысторией. При коммунизме у людей будет высшая сознательность, они оставят в предыстории такие пережитки прошлого, как несчастная любовь. А пока пережитки остаются, это еще не «полный коммунизм». И экзаменатор вывел в зачетке «отлично».
Совершенно загадочная история. Разумеется, мы с мамой говорили не о коммунизме, а об экзаменах – коммунизм всплыл «к слову». Выслушав, я ни о чем не спросила. Не знаю, правда ли мама так думала (в это невозможно поверить) или она продемонстрировала мне, как надо отвечать на опасные вопросы. Зачем экзаменатор спрашивал о такой глупости, тоже загадка. Дело происходило в мамины университетские годы, в начале пятидесятых. Экзаменатор был стукач? Или набитый дурак? Или он насмехался? Или «заваливал» студентку? Неизвестно.
Коммунизма и в пятидесятые годы было необъятно много, а в шестидесятые начался безбрежный коммунистический потоп.
Профессор Валентин Толстых, «партийный философ» советских лет, в новейшей мемуарной книге настаивает, что люди верили идеологии марксизма-ленинизма и идеалам коммунизма. Даже те, кто пострадал от репрессий. Перо профессора наливается сарказмом: если, мол, и были такие, «кто с детства понял, что марксизм – ложь, коммунизм – утопия, а Ленин и Сталин – изверги», то … «мне они почему-то не встречались» («Мы были. Советский человек как он есть» – М.: Культурная революция, 2008. с. 290—291). Конечно, не встречались. Взрослые люди не стали бы выкладывать крамольные мысли партийному идеологу, а что думали, видели и понимали дети – было и остается тайной за семью печатями.
Идеалы коммунизма всегда были сцеплены с невероятным количеством глупостей. Лично я, еще не зная слова «утопия», думала, что коммунизм – это глупость, о которой глупо говорить. Так и формулировала, еще не зная слова «формулировать», но никому, естественно, не сообщала.
Ни малыши, ни школьники, ни студенты – никто своими настоящими мыслями о коммунизме не обменивался. А если обменивались, в виде редчайшего исключения, то с самыми близкими, проверенными друзьями в полной тайне. Об этом ярко рассказал Владимир Шляпентох в книге «Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом» (СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2003): «Сейчас трудно понять, как могло родиться в нашем сознании глубокое презрение ко многим идеям Маркса и Энгельса, как мы могли бросить им вызов. <…> Само собой разумеется, мы считали полной нелепостью тот коммунистический рай, который обещал Маркс, когда выступал не в роли социального аналитика, а как основатель новой религии. <…> Мы чувствовали свое полное интеллектуальное превосходство над бедными основателями научного коммунизма. Это прекрасное самоощущение мы, естественно, скрывали от всех…» (с. 94, 95). Крамольные размышления юных интеллектуалов, студентов Киевского университета, относились к началу пятидесятых годов. Увернуться от коммунизма детям было так же трудно, как увернуться от Ленина. Строчки Михаила Светлова, вынесенные в эпиграф, взяты из книги-календаря на 1949 год. Малыши, не умеющие читать, должны были услышать про вершины коммунизма от мамы, читающей вслух.
Из моих собеседников только А. М. свидетельствует, что «в раннем детстве о коммунизме не задумывался и слова такого, кажется, не слышал» (Интервью 1. Личный архив автора).
А. Б. отмечает, что постоянно видела и слышала лозунги «Вперед к коммунизму», «Слава КПСС»: «Что значат всякие такие, редко произносимые и абстрактные слова, мама должна же была как-то мне объяснить… Но я, честно, не помню как. Кроме того я же смотрела фильмы и в клубе часто проводили всякие праздничные заседания. Так что слова „коммунизм“ и прочие, конечно, звучали. Но для меня они звучали достаточно абстрактно и неинтересно» (Интервью 4. Личный архив автора).
В школе детей обрабатывали коммунизмом неотступно, требуя высказываться. Помню, что весь наш класс писал сочинение о том, как мы будем жить в двадцать первом коммунистическом веке. Нам было лет десять. Писали на отдельных листках, а не в тетрадке для сочинений. Вероятно, школа эти тексты куда-то отсылала. Куда – мне неизвестно. Выяснить это и отыскать сочинения, если они сохранились, было бы интересно и важно. Но такое расследование превышает мои возможности. Должно быть, это делалось к юбилейной дате или очередной годовщине «октября». Для выставки, например. А может быть, отсылали совсем в другом направлении, чтобы проверить идейную атмосферу в семьях школьников.
Помню, что никто не захотел поделиться тем, что «насочинял» о коммунистическом двадцать первом веке. Даже с подружкой, с которой сидели за одной парте, мы об этом не говорили. Тогда я была уверена, что все писали примерно с теми же чувствами, что и я сама, и примерно о том же. С какими чувствами и о чем? Пожалуйста, объясняю. «Вы хотите прочесть, что все прекрасно, а будет еще лучше? Получите!».
В двадцать первом веке мы с младшей сестрой будем уже взрослые и ответственные. Мы будем трудиться. Я стану учительницей. А сестра станет врачом. И вот утром по звонку будильника мы просыпаемся в отличном настроении. Мы наливаем в два стакана теплую воду из чайника, бежим в ванную и чистим зубы, весело толкаясь у раковины. Мы одеваемся и дружно завтракаем. Взявшись за руки, летим по лестнице и выбегаем на трамвайную остановку, когда там как раз стоит трамвай. А в трамвае проезд бесплатный. При коммунизме и в трамвае, и в троллейбусе, и в автобусе будет бесплатный проезд. Мы бесплатно проезжаем две остановки. Я поворачиваю направо, в свою школу, где сейчас я ученица, а буду учительница. А сестра поворачивает налево, в городок мединститута, она там работает в больнице. Я захожу в класс, здороваюсь с ребятами. При коммунизме в каждом классе – телевизор! А сестра в больнице здоровается с больными. Там тоже в каждой палате – телевизор! Может быть, тут сочинение и кончилось. Во всяком случае, до этого места помню подробно, а дальше – пустота. Помню именно потому, что остро переживала чувство, которое сейчас назвала бы цинизмом, а тогда – «полным навыворотом» с победительной насмешкой: не поймали! Мысль о том, что меня «ловят», заставляя говорить о коммунизме, у меня, десятилетней, была.
Только сейчас, через пропасть лет, я узнала от моих собеседников, что вера в коммунизм все-таки не исключалась в детской жизни. В одном поразительном случае она была даже идейно-убежденная и высказанная.
«Родители говорили, что с „нашим народом коммунизм не построишь“. Но я им не верил. Я верил Ленину и Карлу Марксу. Примерно до 2—3 курса института. Я был очень идейный мальчик. Я верил в конечное торжество коммунизма и яростно спорил с однокурсниками. Под „коммунизмом“ я понимал то самое, что он и означает: не карикатуру с бесплатной раздачей товаров на складах-магазинах, а общество всеобщего социального равенства, всеобщей солидарности и вырастающего на этой основе разумного ограничения потребностей. Мое представление о том, что такое общество может быть реализовано, и сегодня не кажется мне слишком ошибочным» (М. С. Интервью 9. Личный архив автора).
«О коммунизме я, как и всякий любитель фантастики, думал в детстве очень хорошо. Чего тут спрашивать – и так ясно: светлое будущее, каждому по потребностям, бесплатное мороженое и полеты в космос. Но также было и понимание, что светлое будущее, описанное в романах моих любимых братьев Стругацких, наступит нескоро. А еще меня насторожило упоминание о сталинских лагерях в послесловии Рафаила Нудельмана к „Трудно быть богом“. Как-то это трудно сочеталось – звездолеты и лагеря… Мне было в ту пору лет 12» (Р. А. Интервью 5. Личный архив автора).
«В школе задумывалась. Мысль сводилась к тому, что коммунизм – это очень хорошо. Вопросов не задавала, все было ясно, информации предостаточно, и она была везде одна и та же, вопросов не вызывала» (Л. И. Интервью 7. Личный архив автора).
«В коммунизм верила. Удивляла расплывчатость определений. Не нравилось, когда говорили только о бесплатных товарах. Родители от вопросов уклонялись» (О. К. Интервью 8. Личный архив автора).
Но непонимания, равнодушия и насмешки в отношении к коммунизму у детей тоже хватало.
«По-моему, я задавал вопросы, и мне говорили, что при коммунизме все будут давать просто так, без денег» (А. Г. Интервью 3. Личный архив автора).
«Категорически нет. Я вырос в хорошей, образованной и трудолюбивой семье. У нас ценились труд, знания, умения. Никогда в семье такие темы всерьез не поднимались, тем более что история нашей семьи, как и многих, была совсем непростая. Но и какого-то махрового антикоммунизма не было. Это – не наше дело, недостойно. Главное – заниматься нормальным делом. Все-таки старое воспитание давало себя знать. Всерьез я никогда эту мишуру не воспринимал» (П. Г. Интервью 2. Личный архив автора).
